«Мальчик, мама и Герт-Кошелек»: как снимался фильм «Суперник» с Елизаром Назаренко

Этот фильм мог и не выйти. Все, кому режиссер Маркус Ленц показывал сценарий, заявляли: «Это невозможно снять. Вы никогда не найдете ребенка, способного сыграть такие сложные эмоции. Делайте его старше». Однако Маркус продолжал верить в чудо — и оно свершилось: он увидел пробы Елизара Назаренко. Мальчику хватило 30 секунд, чтобы режиссер понял — вот это тот самый ребенок, способный воплотить Рому на экране. К тому же к финансированию проекта подключилась украинская компания BELKA STRELKA, которая, по словам Ленца, спасла этот фильм.

Folga’ не смогла пройти мимо «Суперника», поэтому пообщалась с режиссером, который хотел показать мир девятилетнего мальчика, и актером, заставившим зрителя в него поверить.

Маркус, вы не боялись, что украинцы негативно воспримут то, как показана Оксана? Ведь ее выставили стереотипной заробитчанкой.

Конечно! Но мы сделали все, чтобы она не казалась штампом. Я обсудил это с женой (Маркус женат на украинке. — Прим. ред.), с Марией (Мария Бруни, исполнительная роли Оксаны. — Прим. ред.) и Мариной (Марина Орехова, украинский сопродюсер фильма. — Прим. ред.), а также с другими женщинами в команде. Ведь ситуация, когда украинские женщины приезжают в Германию и работают сиделками, действительно существует. Тысячи и тысячи тех, кто вынужден уехать из дома и оставить детей на бабушек и дедушек, чтобы заработать денег за границей. И это касается не только украинцев, просто я выбрал их, потому что знаком с Украиной лучше всего.

Я считаю Оксану хорошей женщиной. Она борется за то, чтобы быть со своим сыном, все эти годы она пытается накопить деньги. И вот умирает бабушка, поэтому героине нужно забрать Романа в Германию, чтобы обеспечить его будущее. Можно сказать, что она жертвует своей жизнью ради ребенка. При этом она находится в экономической зависимости от немца Шварца. Надеюсь, что нам с Марией удалось показать все так, чтобы это не казалось шаблонной историей.

Классная сцена, когда Герт пытается объяснить Роману свое имя, показывает бумажник и говорит: «Schwarz», — подразумевая «черный». А Рома говорит: «Кошелек». После этого долго не получается воспринимать его иначе как Герт-Кошелек. Но я хотела спросить вас о сне, в котором мальчик видит маму на кухне, а ее руки словно похоронены под землей. Вы упоминали, что ждете от зрителей их интерпретации. Но могли бы вы рассказать чуть больше об этой сцене?

Тут дело не только в сне, а в целой последовательности эпизодов. От одной украинки я услышал историю, как мама всегда покупала ей тортики, но сама их никогда не ела — оставляла все для дочери. При этом говорила: «Да я их не люблю, мне нравятся только крошки!» И я подумал: «Хм... Давайте вставим это в фильм!» Ближе к концу есть сцена, где мальчик ждет маму — она обещала прийти именно в этот день, и он специально для нее крошит пирог и делает из крошек горку, чтобы смотрелось красивее. Спустя какое-то время у него заканчивается еда, он долго стоит возле этой горки, очень хочет съесть этот торт, но позволяет себе взять лишь одну крошку. Рома не знает, что с его мамой: жива она, мертва? Я хотел, чтобы он снова ее увидел. Поэтому ему снится сон, в котором Оксана сидит, засунув руки в крошку от шоколадного торта, похожей на землю. Эта сцена сперва вообще была написана иначе: Оксана должна была оказаться полностью под землей, а Рома ее освобождал. Но за несколько дней до съемок я решил: «Нет, только руки». Для меня земля — это о смерти. Но что сделал мальчик? Он взял крошку и начал кормить свою маму. Наш оператор Франк Аманн сказал, что это история о том, как ребенку приходится внезапно быстро вырасти. И вот сын таким образом заботится о маме, хотя должно быть наоборот.

А мне показалось, словно у Оксаны связаны руки из-за всей ситуации, когда двое мужчин в ее жизни не могут найти общий язык. Ведь она должна быть милой с Гертом, и нужно заботиться о Романе…

Вот именно из-за такого я и не хочу рассказывать о своих толкованиях! (Смеется. — Прим. ред.) Это ваше видение, и оно прекрасно! Как только я заканчиваю работу над фильмом — всё, меня нет в кинотеатре. А вы уже интерпретируете увиденное, исходя из своего опыта. В киношколе я учился у Хельмута Вайса — не очень известный, но очень важный для меня режиссер. И вот он рассказал мне, как после одного фестивального показа к нему подошла женщина и говорит: «Это замечательный фильм! Он мне так нравится, такой глубокий, столько эмоций! А вот эта сцена особенно прекрасна, она напомнила мне о бабушке!» Все отлично, да только этой сцены в фильме нет! Я тогда подумал: «Что-то пошло не так!» Но Хельмут возразил: «Нет, Маркус. Это — лучшее, что может случиться. Потому что зрители создали свой фильм». И мне такой взгляд понравился. Вот почему я предпочитаю, чтобы именно вы рассказывали мне, что видите на экране. Для меня это важно.

То есть вы предпочитаете «смерть автора»?

Пожалуй да. Когда я начинал снимать, на меня очень давило то, что режиссеру нужно знать все, в том числе — что и зачем делает каждый актер. Я начал так работать… и потерпел неудачу. Они постоянно творили что-то другое! Я все время думал: «Что же сделать, чтобы они вели себя именно так, как я задумывал?» И не имел ни малейшего представления, как этого добиться. Есть немецкое слово Spielleiter — мастер игры. Так вот, моя работа заключается в том, чтобы создать вдохновляющую игровую площадку, на которую придут актеры, операторы, декораторы, другие и заполнят ее собой. Именно так мы и работали с Елизаром: у него не было ни единой страницы сценария. Мы направляли его, описывали обстоятельства, но никогда не велели делать что-то конкретное. Меня не интересует, что бы в этой ситуации сделал 50-летний немец, каковым я являюсь. Я хочу знать, что сделает 9-летний мальчик.

Вы говорили, что фильм во многом построен на импровизациях. Сильно ли из-за них поменялась изначальная история?

Не вся. У нас был сценарий, который я написал за 5 лет до съемок. Да, конкретно у Елизара скриптов не было, но был скелет общей истории. Вообще, история не очень опиралась на диалоги, а больше основывалась на ситуациях. Это давало актерам определенную свободу.

Мне очень понравился ваш фильм! А раз вы сказали, что лучше, когда зритель трактует события по-своему, то я верю в хороший конец и надеюсь, что Рома воссоединился с мамой!

Большое спасибо! (Смеется. — Прим. ред.)

Елизар, как настроение?

Честно — переполняют эмоции. За сегодня это уже не первое мое интервью, но вообще со мной такое впервые в жизни. Когда мы [на премьере] зашли в зал и сели, я сразу начал вспоминать весь процесс и думать: «Я сейчас это все увижу? Реально?» Фильм мне очень понравился. Но потом слышу: «Выходим на сцену!» И я такой: «Что? Зачем? Может, не надо?» У меня так трусились руки, что можно было милкшейк делать. Мне одновременно и хотелось, чтобы зрители у меня что-то спросили, и не хотелось. А потом я вспомнил, как в школе мы устраивали праздники в актовом зале, и там было много людей. Я держу микрофон и понимаю: да это же практически одно и то же! Стоило это осознать, как все сразу пошло как-то легче.

В фильме ты стреляешь из ружья. Это было впервые?

Да. Я прихожу на площадку и вижу, что стоит мужик с ружьем. Спрашиваю: «Мы сегодня стреляем?» — а мне показывают: «Тссс!» Это здорово, потому что держу эту ружбайку, а у нее оптический прицел! Жалко, что патроны были холостые, — только звук получался и отдача небольшая. Но все равно классно. А пару месяцев назад мы с мамой ездили в огнестрельный тир, и там я стрелял из пистолета. Странные ощущения: держишь, нажимаешь и — тудух! — даже в наушниках слышно. Думаю, если бы так же было в фильме, мне бы пришлось сложнее, потому раз — тогда была винтовка, два — мне было 10 лет!

А сейчас тебе сколько?

Четырнадцать. Ужас, старый! (Смеется. — Прим. ред.)

Скажи, а что ты почувствовал, когда увидел, что Герту становится плохо? Ты ведь этого не ждал?

Понятное дело, что те дубли, которые вошли в фильм, не всегда были первыми, поэтому там могут быть не все эмоции. Но нервишки щекотало. Вроде все хорошо, вы веселитесь, но через секунду Герт уже падает и лежит, а ты не знаешь, что делать. Он пытается что-то сказать, но ты не знаешь язык, на котором он разговаривает, ты не понимаешь, что он от тебя хочет, и не можешь ему никак помочь. Это такое ощущение… Вот как сжать в кулак все пальцы, кроме безымянного, и пытаться его поднять — не получится. Ты вроде бы хочешь помочь, но у тебя барьер, не можешь сдвинуться с места, руки-ноги трясутся. Рома кое-как ему помог и лег спать, а когда проснулся — Герт исчез. И это было очень страшно, Рома в свои 9 лет мог бы подумать, что Герт типа умер, стал зомби и убежал. Я бы на его месте взял какой-то топор и с дрожью вышел бы из комнаты. Но Герт лежал возле лестницы. И тут ты понимаешь: это точка невозврата. У Ромы была еще хоть какая-то капля надежды: он приготовил для Герта бутер, пытался его кормить, делать искусственное дыхание…

А как тебе Удо Самель, который играл Герта?

Честно, после съемок мы с ним ни разу не виделись. Но если в фильме для Ромы он какой-то такой мерзкий, типа: «Фу, ты забрал мою маму! Я тебя сейчас ка-ак убью!» А в жизни это очень приятный человек, с которым хорошо общаться. За тот короткий период, пока мы были в Германии, я понял, что большая часть немцев — очень дружелюбные люди. Как-то уютно в Германии, особенно в Брауншвейге, потому что это маленький город.

На каком языке вы общались со съемочной группой?

Я общался через переводчика. Еще мне очень помогал [тренер по актерскому мастерству] Анатолий Маремпольский, без него фильм получился бы более сухим. Он, кстати, даже сыграл здесь эпизодическую роль. Еще очень помогала Наташа Ефимкина, второй режиссер. Она сама из Киева, но живет в Германии, у нее есть муж и два ребенка.

Елизар, как ты вообще понял, что тебе нравится кино?

Еще давно! Мне было 3 года, когда я снялся в своей первой рекламе «Растишки». Когда ты маленький, и тебя сильно напугали или обрадовали, то это ощущение очень запоминается. И я тоже запомнил, как я веселился, и мне все понравилось. И потом смотришь в телек — и такая детская радость: «О, это я! Я и тут, и там!»

Расскажи, как твоя семья поддерживает тебя с работой?

Мама со мной везде ездит на кастинги и встречи с режиссерами. Старший брат — ему не так интересно, он уже в универе, учится на режиссера и занят своими делами. Хотя как-то он делал один проект для учебы и говорит мне: «Так, Елизар, пойдем сниматься». И вот по его фильму была ситуация, когда нужно было из игрушечного пистолетика стрельнуть плохому парню в лицо. Я стреляю, попадаю, а брат требует еще раз. И еще раз. И так раз пять. Рома, в которого мы стреляли, уже кричит: «Да вы задолбали! Там есть нормальные дубли!» — но брат все равно требует: «Нет! Давай еще один раз!» Такие штучки снимать очень весело.

А какие фильмы ты сам любишь смотреть?

Боевики с комедией. Стейтем — классный мужик! Еще один из моих самых любимых актеров — Джонни Депп. Он просто великолепен, особенно капитан Джек Воробей — мимика, образ, речь, вот это всё!

В драме ты уже снялся. А в каком жанре еще хотелось бы сыграть?

В комедии. Но не в такой, как все эти шоу на Nickelodeon, где комната, телек, диван, лестница, уходящая наверх, и закадровый смех. Категорически нет, потому что мне самому такое не нравится. А сниматься в том, что мне не нравится, не хотелось бы. Хочу как в «Пиратах Карибского моря» или «Форсаже», приключение или боевик с комедией. Очень нравится сцена в «Форсаж 8», где спасают ребенка на самолете. «Форсаж» вообще прикольный, но Вин Дизель мне не очень нравится. Он классный актер, но какой-то замкнутый. Такой: «Дааа, семья превыше всего! Запомни это! Это карбюратор, это турбина!» Как-то неинтересно смотреть сцены с ним.

Может, к тому времени, когда ты подрастешь, уже «Форсаж 30» выпустят. Снялся бы в таком фильме? Представь: дедушка Вин Дизель — и молодое поколение!

Да! (Смеется. — Прим. ред.) Вин Дизель ездит на маленьком мопедике для старичков и такой: «Дааа, семья, внуки, правнуки, праправнуки… Вы мне еще спасибо будете говорить!»

Тогда желаю удачи, чтобы ты смог сняться во всех «Форсажах» и других фильмах, в которых хочешь! Дай пять, ты крутой!

Спасибо, вы тоже!