Искусству и живописи в Украине — быть и развиваться! Александр Ройтбурд — директор ОХМ и успешный украинский художник — рассказывает об этом в интервью для Folga'
Александр РОЙТБУРД: «У меня были достаточно скромные представления об успехе»
Творчество бывает разным.
Наши мысли — производные от нашего взаимодействия с внешним миром, а также результат познания самих себя, — преобразовываются в энергию, которая может выливаться в искусство. Видеть, ощущать, видоизменять, а затем создавать необыкновенное, иногда не всем понятное, а значит, — нечто особенное, — на холсте умеет и любит художник Александр Ройтбурд. Его текстурами мыслей мы можем украсить стены собственного пространства и бесконечно искать в них прямой смысл или скрытый подтекст, просто любоваться гаммой красок или искать частичку себя в фигуративной живописи незаурядного мастера.
Когда в тебе признают талант, то и критикуют тебя не меньше. Но все несовершенное побуждает нас к новым открытиям и заставляет размышлять об истинной природе бытия, о гранях целостностного мира. Мы — грааль, хранящий палитру эмоций, и работы Александра способны сделать ее еще более пестрой, а иногда и более противоречивой. Мне приятно было узнать, что украинский художник и одессит получает высокие гонорары за свое творчество и не стремится создавать типичные вещи.
Александр, давайте немного вернемся в прошлое. Первая выставка у вас состоялась в 1985 году. Какие ощущения вы тогда испытывали? Каким видели свое творчество в дальнейшем?
На самом деле, даже раньше. В 1983 году несколько моих работ были представлены в Союзе художников, а в 1985 году у меня состоялась персональная выставка в квартире Маргариты Жарковой, которой и завершилась эпоха квартирных выставок в Одессе. Я думал, что это очень классно — людям нравятся мои работы, они что-то покупают. «Может быть, даже хватит на жизнь этих денег… Или еще дворником подрабатывать?» — размышлял тогда я. — «Лишь бы не ходить на советскую работу». Думал, что когда-нибудь обо мне напишут в газете «Знамя коммунизма».
Написали?
Написали?
Написали. То есть представления об успехе у меня были достаточно скромные.
А сейчас ваши картины продаются в США, и вас считают самым успешным украинским художником.
Выставки в США у меня были в период, когда я там жил в начале двухтысячных. А потом это были групповые проекты с моим участием. И хотелось бы быть более успешным. Я бы не возражал.
На ваш взгляд, ваш успех зависел только от таланта, или без удачи также не обошлось?
Мне очень повезло со временем, потому что во второй половине восьмидесятых вдруг рухнули какие-то табу и барьеры, и возник спрос на новые веяния. Этот период совпал с моим стартом.
Связей у меня никогда не было,
но люди, с которыми я встречался, отмечали наличие у меня обаяния и харизмы. Это тоже сыграло важную роль на пути к моему успеху, потому что эти люди впоследствии становились моими друзьями; в том числе и те, от которых что-то зависело.
А может, иногда художнику еще не мешает быть умным, но это не обязательно. Хотя я себя очень умным не считаю, но со мной всегда было о чем поговорить.
Расскажите, пожалуйста, историю о вашем знакомстве с галеристом Маратом Гельманом.
Мы познакомились еще в конце восьмидесятых. Я тогда приехал в Москву и остановился у подруги своей тогдашней жены. Эта девушка была куратором выставок. Однажды во время наших посиделок на кухне ей кто-то позвонил, это и был Марат Гельман. Он сказал, что хочет со мной познакомиться, потому что видел мои работы на какой-то выставке, и они ему очень понравились. Уже на следующий день мы с ним встретились, я пригласил его в Одессу к себе в мастерскую.
В то время я еще сам не понимал, что мне нравится как художнику, а Марат не был еще галеристом и не совсем понимал, как устроена галерея. Мы вместе формировали свои представления о том, как работают механизмы художественного рынка. Тогда был Союз художников, официальные выставки, время перестройки: с одной стороны, начали поддерживать все прогрессивное, но с другой — старшее поколение очень боялось новых веяний. Поэтому мы приняли решение выстраивать свою, независимую от старых убеждений систему продвижения. Теперь она более-менее выстроена. И Марат очень многое сделал для того, чтобы вытянуть на всесоюзную сцену украинское искусство.
На ваших картинах всегда присутствуют человеческие фигуры в той или иной ипостаси. Чтобы создавать такие образы, нужны ли натурщики?
Иногда — да. Иногда я начинаю рисовать совсем без эскиза. Иногда я использую фотографии, интернет. То есть четкого, обязательного алгоритма работы у меня нет.
Ваша картина «Прощай, Караваджо!» была продана за сто тысяч долларов. Как вы считаете, почему именно это произведение было оценено в такую сумму?
Это чистая случайность. К этой продаже я не имел прямого отношения. И к тому времени, когда она была продана за такие деньги, она сменила уже нескольких владельцев. И та сумма, которую я за нее получил, гораздо скромнее. Завидовать особенно нечему.
Александр, вас также считают одним из основателей постмодернизма…
Нет, основателей постмодернизма не бывает. Постмодернизм это не стиль, это время, которое тогда пришло. Невозможно основать дух времени.
А какая главная идея состояния современного украинского искусства?
Нет никакой главной идеи.
Все это зависит от многих людей и многих факторов и тенденций и в Украине, и за рубежом, в искусстве и в обществе в целом, от войны и мира, от геополитики, от личных маний и фобий тех людей, которые решили стать художниками и стали ими.
То есть все очень сложно. Эта картина включает в себя множество составляющих. И нет такого, что сейчас объявили кубизм, и мы все взяли и стали кубистами; или объявили импрессионизм, и все стали писать мелкими мазочками.
У меня есть вопрос по поводу вашей скандальной картины из серии «Натюрморт»: продали вы ее или нет?
Какой скандальной картины?
С анальным сексом.
Да, ее купили.
Кто ее купил и за какую сумму?
Я не считаю дурным тоном разглашать цифру. Но скажу так: за хорошие деньги. И часть этих денег пошла на развитие Одесского художественного музея, покупатель Алексей Давиденко вступил в клуб Маразли.
А как к вам пришла идея написать такую картину?
Вы должны понимать, что работа была написана в конце девяностых. Интернет у нас появился где-то в 1997 году, и многие вещи стали доступны. Например, порнография, которая до этого существовала в формате любительских кассет. И еще плюс ко всему — сексуальная революция. Я хотел на основе классических сексуальных поз создать живопись, которая перебивает своей самодостаточностью и самоценностью сюжет. Чтобы настоящим сюжетом стало не то, что написано, а то — как написано.
И я сделал семь или восемь похожих работ, они все находились у меня дома. Картина, о которой мы говорим, была выставлена однажды на два дня в рамках акции «Стоп цензуре». Это было в 2008 году. Благодаря шуму, который поднялся вокруг этой картины спустя 20 лет после ее написания и 10 лет после того как она была выставлена, я смог ее продать. В противном случае я бы изредка показывал ее некоторым знакомым, среди которых вряд ли кто-то смог бы ее купить, потому что у всех — дети. И если вы знаете того, кто был зачинщиком, — напишите ему, пожалуйста: может я еще пару работ продам из этой серии? Я не против пиара (смеется — прим. ред.).
Когда вы были директором Галереи Марата Гельмана в Киеве, это был ваш первый управленческий опыт?
Нет. Я был одним из соорганизаторов ассоциации «Новое искусство». У нас был тандем с Михаилом Рашковецким.
Затем я возглавлял Одесский филиал Фонда содействия развитию искусств в Украине. К сожалению, недолго, так как были отменены все льготы для данной организации. У нас была прекрасная мечта — построить музей.
Потом в Одессу приехала делегация нетворка Центра современного искусства Сороса, и они увидели, чем занимается ассоциация «Новое искусство», просмотрели системную документацию, архив, поняли, что мы без бюджета, без спонсорской помощи делаем то, на что они тратят десятки тысяч долларов в год. И по итогу этой встречи был открыт Центр современного искусства Сороса в Одессе, где Михаил Рашковецкий был директором, а я был главой наблюдательного совета. Но фактически мы тоже руководили совместно. Потом была уже Галерея Марата Гельмана.
Не могу сказать, что периоды, когда я занимался администрированием, — это самые счастливые дни моей жизни, но в Одесском художественном музее у меня есть ощущение миссии
Кстати, насчет миссии в художественном музее… Что вы задумали?
Я хочу сделать большой музей. Чтобы его площадь была десять-пятнадцать тысяч квадратных метров, а не две с половиной тысячи, как сейчас. Чтобы этот музей изменил картину одесского искусства и образ нашего города в глазах людей, которые сюда приезжают. Я хочу, чтобы центр тяжести в Одессе сместился, потому что это естественно, — с давней истории в сторону современности. Даже в советское время искусство музеефицировалось в процессе его создания.
В нашем художественном музее пара первых моих работ появилась, когда мне было 26-27 лет, одна из них была написана, когда мне было 24 года. Сейчас одна снята, потому что появились новые работы современных художников, и я решил, что должен пожертвовать своим местом, чтобы дать возможность еще кому-то продвигаться. То есть раньше в музейной экспозиции были две мои работы, сейчас — одна.
Очень крутая идея — создать фирменный стиль Одесского художественного музея и брендировать его. Как удалось воплотить все это в жизнь?
Музей делает брендом не фирменный стиль, а то, как он работает, и одной из главных составляющих ценностных характеристик является коллектив. А фирменный стиль — это подарок (произнес с гордостью — прим. ред.), который мы получили в результате того, что стали брендом. Наш музей стал символом перемен в украинском музейном деле, и киевская компания «Havas Group Ukraine» решила нам подарить айдентику.
И справедливости ради нужно также упомянуть, что владельцем этого рекламного агентства является мой старый друг, коллекционер Юрий Когутяк, легендарная фигура украинского рынка рекламы.
Контракт с музеем у вас подписан на пять лет. Вы бы хотели пойти на второй срок?
Я хочу реально что-то изменить
Пока что все продвигается гораздо медленнее, чем мне хотелось бы. Но дезертировать я не намерен. Если не будет реальных шансов на то, чтобы расширить музей, переоборудовать его, то я хорошо подумаю над тем, будет ли мне интересно все это продолжать. Директором музея застоя мне быть неинтересно, я хочу быть директором музея прорыва.
А как обстоят дела с меценатами: состоятельные люди с охотой помогают искусству?
При входе в музей есть доска со списком людей, которые поддержали нас суммой от ста пятидесяти тысяч гривен. Существует также общественная организация «Музей для змін», фонд «Друзья музея», которые также поддерживают наши меценаты. Есть клуб Маразли, в него входит на сегодняшний день около шестидесяти человек. Вот недавно я был в Киеве, и принять взнос от него — было одним из дел, ради которых я ездил в столицу.
В составе клуба находится практически весь прогрессивный одесский бизнес и киевский. Членами клуба также являются жители Нью-Йорка, Женевы, Таллина, например.
А на что будут потрачены взносы?
Мы постоянно куда-то тратим. За свой счет мы произвели переоборудование левого крыла здания, меняем рамы, реставрируем картины — сделали мастерскую, проводим занятия с детьми. Конечно, это все возвращается к нам в виде каких-то дивидендов, но чтобы попасть сейчас к нам, как видите, необходимо преодолеть полосу препятствий из-за ремонта дороги, очередь в музей не стоит. Но какие-то показатели мы выдерживаем.
Бюджет, который мы получаем от государства, — это не бюджет развития, это бюджет «еле-еле выживания». Сейчас нужно перекрашивать весь второй этаж: там краска облазит на стенах. Просто заменить экспозицию — нужно нанять людей, перенести скульптуру — нужны грузчики, чтобы издать что-то — нужны корректоры, редакторы, переводчики, деньги на издание.
До вашего вступления в должность директора музея реставрационной мастерской в нем не было?
Должна быть обязательно, но двадцать лет ее не было, потому что не могли найти реставраторов. Вот наконец нашли, и теперь мы можем хоть как-то собственные работы реставрировать. Потому что мощность Одесского филиала Национального научно-исследовательского реставрационного центра для наших потребностей недостаточна.
Современные веяния толпятся под окнами Одесского художественного музея, замирая в ожидании спонсорских дивидендов. И каждый из нас может помочь этому оазису искусства стать лучше, просторнее, иметь более презентабельный вид, иметь возможность разместить на стенах картины новых художников, рассказать и показать детям, что такое мир красок и ярких переживаний, которые можно получить в результате созерцания полотен в нашем родном городе — Одессе.
